Часть 8
Из дневников Тома…
«Как-то раз, взглянув на себя в зеркало, я увидел в собственных глазах то, что не замечал раньше. Взгляд был другой, спокойным, уверенным. Что-то внутри меня ясно говорило: «Да, я полиаморен. И нет, это не просто проходящий каприз». Мой взгляд на людей, на мир, незаметно для меня самого изменился. Меня окружали люди, многие из которых, я знал, не разделяли моих взглядов, но теперь это казалось мне естественным, как понимание того, что некоторые люди предпочитают кофе, а некоторые — чай.
Принятие себя, моей идентичности, зрелости, стало не чем-то внезапным, а как бесшумное скольжение лодки по воде, когда вдруг ты осознаешь, что достиг берега. Я уже не чувствовал нужды в обоснованиях, не стремился к доказательствам своего права на существование, не чувствовал необходимости бороться за свое место под солнцем. Мое полное принятие полиаморной идентичности было тихим, но неизбежным как заря нового дня.
Мир, через призму этого нового взгляда, предстал в новом свете. Каждый человек, каждая ситуация, каждая история любви, о которой я слышал или читал, начали обретать новые оттенки и глубины. Я стал замечать те отношения, которые раньше казались скрытыми, а непонятные ранее поведения и действия людей стали прозрачными и логичными.
Свободная любовь к разным людям уже не казалась мне чем-то экзотическим, а стала новым нормальным. Вместо того, чтобы скрываться от мира, я начал видеть свою жизнь как революцию внутри себя, которая меняла мою внутреннюю реальность, и я стремился расширить эту революцию на внешний мир.
Мне больше не было страшно смотреть людям в глаза и говорить: «Я люблю нескольких людей». Да, это вызывало непонимание, удивление и даже гнев, но теперь я мог смотреть на это с миром и с долей улыбки. Некоторые уходили, не принимая моего выбора, но некоторые оставались, принимая меня таким, какой я есть. Возможно, им было проще воспринимать мою новую идентичность, потому что я сам уже принял себя.
Принятие себя, моей идентичности, зрелости, стало не чем-то внезапным, а как бесшумное скольжение лодки по воде, когда вдруг ты осознаешь, что достиг берега. Я уже не чувствовал нужды в обоснованиях, не стремился к доказательствам своего права на существование, не чувствовал необходимости бороться за свое место под солнцем. Мое полное принятие полиаморной идентичности было тихим, но неизбежным как заря нового дня.
Мир, через призму этого нового взгляда, предстал в новом свете. Каждый человек, каждая ситуация, каждая история любви, о которой я слышал или читал, начали обретать новые оттенки и глубины. Я стал замечать те отношения, которые раньше казались скрытыми, а непонятные ранее поведения и действия людей стали прозрачными и логичными.
Свободная любовь к разным людям уже не казалась мне чем-то экзотическим, а стала новым нормальным. Вместо того, чтобы скрываться от мира, я начал видеть свою жизнь как революцию внутри себя, которая меняла мою внутреннюю реальность, и я стремился расширить эту революцию на внешний мир.
Мне больше не было страшно смотреть людям в глаза и говорить: «Я люблю нескольких людей». Да, это вызывало непонимание, удивление и даже гнев, но теперь я мог смотреть на это с миром и с долей улыбки. Некоторые уходили, не принимая моего выбора, но некоторые оставались, принимая меня таким, какой я есть. Возможно, им было проще воспринимать мою новую идентичность, потому что я сам уже принял себя.
Эта странная идея, что человек способен любить только одного человека за раз, какой-то исторический багаж, что ли. Но я даже не уверен, что исторический. Возможно, это просто комфортная мантра, которую мы повторяем, чтобы не беспокоиться о сложностях своих чувств.
Я стал замечать это в людях вокруг. Мои друзья, семья, коллеги — все имели свои мнения о полиамории, и, что самое интересное, многие из них даже не понимали, что это такое на самом деле. Для некоторых это было своего рода флиртом с беспорядком, безответственностью, бегством от обязательств. Для других это был просто современный термин для старой доброй измены. Они никогда не задавались вопросом, каково это — любить многих и быть любимым многими одновременно.
Но были и те, кто понимал, кто был открыт к разговору. Они были как свет в туннеле, напоминали, что существует нечто большее, чем старые устоявшиеся стереотипы. Встречи с ними напоминали, что мир меняется, что люди начинают осознавать, что любовь не обязательно должна быть ограничена. Это было маленькое, но ощутимое подтверждение того, что я не одинок в своих чувствах, в своем взгляде на мир.
Полиамория стала для меня не просто новым понятием, это был новый способ восприятия отношений, любви и своего места в мире. Это было сложно и вызывало непонимание у многих, но это было как будто открытие нового языка, который позволял выразить то, что я долго не мог назвать словами.
Но и я не оставался безгласным. Я начал говорить, объяснять, что такое полиамория, в чем ее суть. Иногда мне казалось, что я просто разбиваю воздушные замки своих слушателей. Иногда, я чувствовал, что меня просто не слушают. Но я продолжал говорить. Я понял, что изменить взгляды людей нельзя за одну ночь. Это был процесс, и мне нужно было быть терпеливым.
Я стал замечать то, как общество начинает медленно принимать идею полиамории. Как люди стали более открытыми к новым идеям, к новым возможностям. Это началось задолго до того, как я узнал этот термин. И процесс будет растянут далеко вперед. Но ранее я его не видел. Это долгий путь, полный препятствий и трудностей, но каждый шаг вперед был важен.
Я стал замечать, как некоторые люди начинали осознавать, что полиамория — это не измена, не бегство от ответственности, а способность любить многих и быть любимым многими. Они начали осознавать, что полиамория — это не о безответственности, а о честности и открытости.
И это было не изменение в обществе, это было изменение во мне. Я начал видеть мир через новый призм, через призму полиамории. И это открыло мне новые горизонты.
Я стал замечать это в людях вокруг. Мои друзья, семья, коллеги — все имели свои мнения о полиамории, и, что самое интересное, многие из них даже не понимали, что это такое на самом деле. Для некоторых это было своего рода флиртом с беспорядком, безответственностью, бегством от обязательств. Для других это был просто современный термин для старой доброй измены. Они никогда не задавались вопросом, каково это — любить многих и быть любимым многими одновременно.
Но были и те, кто понимал, кто был открыт к разговору. Они были как свет в туннеле, напоминали, что существует нечто большее, чем старые устоявшиеся стереотипы. Встречи с ними напоминали, что мир меняется, что люди начинают осознавать, что любовь не обязательно должна быть ограничена. Это было маленькое, но ощутимое подтверждение того, что я не одинок в своих чувствах, в своем взгляде на мир.
Полиамория стала для меня не просто новым понятием, это был новый способ восприятия отношений, любви и своего места в мире. Это было сложно и вызывало непонимание у многих, но это было как будто открытие нового языка, который позволял выразить то, что я долго не мог назвать словами.
Но и я не оставался безгласным. Я начал говорить, объяснять, что такое полиамория, в чем ее суть. Иногда мне казалось, что я просто разбиваю воздушные замки своих слушателей. Иногда, я чувствовал, что меня просто не слушают. Но я продолжал говорить. Я понял, что изменить взгляды людей нельзя за одну ночь. Это был процесс, и мне нужно было быть терпеливым.
Я стал замечать то, как общество начинает медленно принимать идею полиамории. Как люди стали более открытыми к новым идеям, к новым возможностям. Это началось задолго до того, как я узнал этот термин. И процесс будет растянут далеко вперед. Но ранее я его не видел. Это долгий путь, полный препятствий и трудностей, но каждый шаг вперед был важен.
Я стал замечать, как некоторые люди начинали осознавать, что полиамория — это не измена, не бегство от ответственности, а способность любить многих и быть любимым многими. Они начали осознавать, что полиамория — это не о безответственности, а о честности и открытости.
И это было не изменение в обществе, это было изменение во мне. Я начал видеть мир через новый призм, через призму полиамории. И это открыло мне новые горизонты.
Я погрузился в свою новую жизнь как дельфин, окунувшийся в глубины океана. Там, в синеве моего нового мира, я встретился лицом к лицу с течением, которое не всегда было в мою пользу. Мои идеи, мои чувства, мой взгляд на любовь были подвержены сомнению и критике, а иногда и открытому неприятию и агрессии. Как странно было сталкиваться с такой реакцией. Что ж, мир не всегда готов принять новое и непонятное, понимание приходит не сразу.
Со мной говорили о морали, традициях, нормах и ценностях. В этих беседах звучали угрозы и обещания, были попытки смутить меня, заставить почувствовать себя виноватым. Из-под капюшона культурной устойчивости смотрели на меня строгие глаза непонимания.
Как-то Эллиот, со своими пронзительно-голубыми глазами, в которых всегда читалась непоколебимая честность, сказал мне: «Ты знаешь, брат, я всегда ценил тебя, но то, что ты делаешь… это не нормально. Это… это противоестественно, знаешь ли».
Он выпил большой глоток из своего стакана, и его взгляд был полон искренней заботы. «Ты думаешь, это просто будет продолжаться так вечно? Ты думаешь, что все просто примут тебя таким, какой ты есть, даже если ты нарушаешь все правила?»
Но я не позволил этому меня смутить. Я посмотрел ему прямо в глаза и сказал: «Эллиот, мы с тобой знаем друг друга уже довольно долго, и я всегда ценил тебя за то, что ты говоришь то, что думаешь. Но знаешь что, мир меняется. И правила тоже. И что было бы, если бы каждый из нас, кто столкнулся с чем-то новым и необычным, просто отвернулся и ушел? Где бы тогда мы были?»
Эллиот взглянул на меня, как-то странно, как если бы я только что прыгнул с луны. Он помолчал немного, потом снова выпил из своего стакана и сказал: «Том, знаешь, ты всегда был странным, но это… это что-то совсем другое».
Я улыбнулся ему и сказал: «Может быть, Эллиот, но это я. Это моя истина. И я просто пытаюсь быть честным с собой и с другими. И да, это ново. И да, это отличается от того, к чему мы все привыкли. Но не это ли делает жизнь интересной?»
Было много таких дней, таких бесед, таких моментов. Но каждый раз, когда я сталкивался с противостоянием, с неприятием, с предрассудками, я снова и снова подтверждал свою истину, свою веру в полиаморию. Я боролся за свое право быть тем, кто я есть, и любить так, как я люблю. И на каждом этапе этой борьбы я становился сильнее.
Со мной говорили о морали, традициях, нормах и ценностях. В этих беседах звучали угрозы и обещания, были попытки смутить меня, заставить почувствовать себя виноватым. Из-под капюшона культурной устойчивости смотрели на меня строгие глаза непонимания.
Как-то Эллиот, со своими пронзительно-голубыми глазами, в которых всегда читалась непоколебимая честность, сказал мне: «Ты знаешь, брат, я всегда ценил тебя, но то, что ты делаешь… это не нормально. Это… это противоестественно, знаешь ли».
Он выпил большой глоток из своего стакана, и его взгляд был полон искренней заботы. «Ты думаешь, это просто будет продолжаться так вечно? Ты думаешь, что все просто примут тебя таким, какой ты есть, даже если ты нарушаешь все правила?»
Но я не позволил этому меня смутить. Я посмотрел ему прямо в глаза и сказал: «Эллиот, мы с тобой знаем друг друга уже довольно долго, и я всегда ценил тебя за то, что ты говоришь то, что думаешь. Но знаешь что, мир меняется. И правила тоже. И что было бы, если бы каждый из нас, кто столкнулся с чем-то новым и необычным, просто отвернулся и ушел? Где бы тогда мы были?»
Эллиот взглянул на меня, как-то странно, как если бы я только что прыгнул с луны. Он помолчал немного, потом снова выпил из своего стакана и сказал: «Том, знаешь, ты всегда был странным, но это… это что-то совсем другое».
Я улыбнулся ему и сказал: «Может быть, Эллиот, но это я. Это моя истина. И я просто пытаюсь быть честным с собой и с другими. И да, это ново. И да, это отличается от того, к чему мы все привыкли. Но не это ли делает жизнь интересной?»
Было много таких дней, таких бесед, таких моментов. Но каждый раз, когда я сталкивался с противостоянием, с неприятием, с предрассудками, я снова и снова подтверждал свою истину, свою веру в полиаморию. Я боролся за свое право быть тем, кто я есть, и любить так, как я люблю. И на каждом этапе этой борьбы я становился сильнее.
Моя борьба оставила на мне отпечатки, всякую морщину и шрам, которые нельзя было забыть или простить.
Я начал присутствовать на собраниях и семинарах, организованных полиамурным сообществом. Это были не только встречи, но и мероприятия, на которых люди обменивались идеями и переживаниями, делились своими историями и постигали искусство полиамории.
Я заметил, что в своих взглядах и идеях я становлюсь все более уверенным, как старый дуб, укоренившийся в землю, его ветви тянутся к небу, призывая к себе птиц и путников, которые ищут приют или совет.
Один раз, на одной из встреч, молодой парень подошел ко мне. Его глаза были полны страха и надежды, и он с трудом подобрал слова. «Я… я хотел бы спросить тебя», начал он, глотая слюну, «Я… я тоже чувствую, что я полиаморный. Но я боюсь. Я боюсь, что меня не поймут, что меня осудят. Как… как ты с этим справился?»
Я посмотрел на него, и мне было жаль его, но я также был горд за его смелость. «Это путь», ответил я ему, «не всегда легкий. Будут преграды и трудности. Но знаете что? Ты уже сделал первый шаг. Ты признал себя. И это уже говорит о многом».
Я начал присутствовать на собраниях и семинарах, организованных полиамурным сообществом. Это были не только встречи, но и мероприятия, на которых люди обменивались идеями и переживаниями, делились своими историями и постигали искусство полиамории.
Я заметил, что в своих взглядах и идеях я становлюсь все более уверенным, как старый дуб, укоренившийся в землю, его ветви тянутся к небу, призывая к себе птиц и путников, которые ищут приют или совет.
Один раз, на одной из встреч, молодой парень подошел ко мне. Его глаза были полны страха и надежды, и он с трудом подобрал слова. «Я… я хотел бы спросить тебя», начал он, глотая слюну, «Я… я тоже чувствую, что я полиаморный. Но я боюсь. Я боюсь, что меня не поймут, что меня осудят. Как… как ты с этим справился?»
Я посмотрел на него, и мне было жаль его, но я также был горд за его смелость. «Это путь», ответил я ему, «не всегда легкий. Будут преграды и трудности. Но знаете что? Ты уже сделал первый шаг. Ты признал себя. И это уже говорит о многом».
Есть в определенном будущем картина, что начинает крутиться в голове, как кинопленка старого проектора, уставшего от бесконечных просмотров, но всё же настойчиво продолжающего свой путь. Мой взгляд, уже наполненный многоликой картиной полиамории, с каждым днём становился всё более зрелым, более уверенным, что именно так и должно быть.
Наступит будущее, где полиамория принята широко, без зазрения совести, без предрассудков. Где люди общаются открыто о своих отношениях, не боясь судеб и осуждений. Где любовь свободна, как птица, не связанная цепями социальных ожиданий. Где каждый человек свободен любить так, как ему нравится, без боязни быть непонятым или осужденным.
Но добиться этого не будет легко. Но было ли что-то в этой жизни, что достигалось без борьбы, без усилий?
Наступит будущее, где полиамория принята широко, без зазрения совести, без предрассудков. Где люди общаются открыто о своих отношениях, не боясь судеб и осуждений. Где любовь свободна, как птица, не связанная цепями социальных ожиданий. Где каждый человек свободен любить так, как ему нравится, без боязни быть непонятым или осужденным.
Но добиться этого не будет легко. Но было ли что-то в этой жизни, что достигалось без борьбы, без усилий?
